Ни одна из двух картин не совпадает с современной системой сколько-нибудь точно, хотя без особого труда можно было бы указать частичные соответствия там и сям. Есть, однако, еще и третья картина, уже пятисотлетней давности, лаконичная и эскизная по сравнению с Хаксли и Оруэллом, но проникающая в самую суть системы, скрепляемой воедино потребительской свободой. Этой картине мы обязаны францисканскому священнику, Франсуа Рабле и его сатирическому шедевру «Гаргантюа» — книге, которая завершается постройкой Телемского аббатства. Телем — это место приятного житья; богатство здесь составляет главную моральную добродетель, счастье — главную заповедь, удовольствие — цель жизни, вкус — главное ремесло, развлечение — высшее искусство, веселье — единственную обязанность. Но в Телеме есть не только чувственные наслаждения и трепет от еще неизведанных удовольствий. Самая примечательная черта Телема — это его толстые стены. Внутри ни у кого нет повода беспокоиться, откуда приходят богатство, счастье и развлечения; это цена их постоянной и изобильной доступности. Никто не видит «другую сторону». Никто и не любопытствует ее увидеть: в конце концов, это же другая сторона.
Можно сказать, что потребительское общество начинается там, где кончается «Гаргантюа». Оно возвысило примитивные правила раблезианского аббатства до изощренных системных принципов. Общество, организованное вокруг потребительской свободы, можно представить как утонченную версию Телема.
Толстые стены — неотъемлемая часть потребительского общества; равно как и их незаметность для обитателей. Если такие стены и попадают в поле зрения потребителей, то лишь как фон для пестрых, эстетических приятных граффити. Все действительно уродливое и противное оставлено за стеной: потогонные фабрики, рабочие без профсоюзов и страховки, убожество жизни на пособие, обладание неудачным цветом кожи, мучение от того, что ты никому не нужен и везде лишний. Потребители редко замечают эту — другую — сторону. Сквозь убожество городских гетто они проезжают в уютном и плюшевом салоне своих авто. Если они когда-нибудь и бывают в Третьем мире, то ради сафари и массажных кабинетов, а не ради потогонных фабрик.
Стены эти не только физические. Восприятие увеличивает дистанцию и углубляет разделение между сторонами. Обитатели (insiders) потребительского общества думают о посторонних (outsiders) иногда со страхом, иногда с осуждением; в лучшем случае, с жалостью. В обществе, организованном вокруг потребительской свободы, всякий определяется его или ее потреблением. Обитатели — это полноценные личности, потому что они практикуют свою рыночную свободу. Посторонние — не что иное, как неудачные потребители. Они могут вызывать сочувствие, но им нечем хвастаться и их не за что уважать; в конце концов, они провалились там, где столькие преуспели, и они еще должны доказать, что ответственность за неудачу лежит именно на жестокой судьбе, а не на их порочном характере. Посторонние — это еще и угроза и источник беспокойства. Они рассматриваются как ограничение свободы обитателей; они тяжелым грузом ложатся на выбор обитателей, взимая налог с содержимого их карманов. Они составляют угрозу для общества, так как их требования помощи предвещают новые ограничения для всех, кто может без помощи обойтись.
С другой стороны, потенциальная моральная оскорбительность стен замаскирована моральной нейтральностью тех обличий, в которых они предстают публике. Стены редко фигурируют как стены; обычно о них думают как о ценах на сырье, как о марже прибыли, как об экспорте капитала, как об уровне налогообложения. Нельзя хотеть бедности для других, не чувствуя себя моральным ничтожеством; но можно хотеть снижения налогов. Невозможно хотеть продления голода в Африке, не испытывая к себе отвращения; но можно радоваться падению цен на сырье. Сразу и не увидишь, что именно все эти столь невинно и технически звучащие вещи делают с людьми. Равно как не увидишь и самих людей, с которыми они это делают.
Последнее по очереди, но не по важности: почему посторонние недовольны своим положением? Потому что им отказано в той самой потребительской свободе, которой наслаждаются обитатели. Выдайся им шанс, они бы ухватились за него обеими руками. Потребители не враги бедняков; они служат моделями хорошей жизни, образцами, которым человек пытается подражать изо всех своих сил. Бедняки мечтают о более выигрышных картах, а не о другом типе игры. Бедняки страдают, потому что они несвободны. И конец страданий они воображают как приобретение рыночной свободы. Не только позиция посторонних, но и воображаемые выходы из нее определены условиями внутри мира потребителей."
Зигмунт Бауман. "Свобода".
В книге рассматривается феномен свободы в его социальном измерении — не как свойство или достояние человека, а как социальное отношение, связывающее его с другими людьми, различными социальными институтами и обществом в целом.