al_ven

У Слотердайка в «Критике цинического разума» одна из самых ярких, на мой взгляд, глав — о массмедиа. Но мне интересно немного повернуть этот критический взгляд в сторону психологии и найти соответствия между тем, что представляет собой информационный поток и его восприятие, и отношением к психологии человека.
Я имею ввиду вот что.
Огромное количество безразличных для нас явлений в поле массмедиа и безразличие к своим мыслям, чувствам и желаниям (к настоящим, которые обесцениваются и подавляются с самого детства, а их место занимают различные суррогаты); здесь также нельзя не отметить и безразличие к внутреннему миру других людей.
Везде наблюдается неспособность разделить важное и неважное Царит равнозначность и равнобезразличность. «...мы живем в мире, который вовле­кает вещи в неверные сравнения, уравнивая их; в мире, который не­правомерно уравнивает по форме и по ценности (устанавливая псевдо­эквивалентности) всех и каждого, а благодаря этому приходит к духовной дезинтеграции и безразличию; в мире, в котором люди утрачивают способность отличать правильное от ложного, важное от неважного, продуктивное от деструктивного, потому что они при­выкли принимать одно за другое.»

ТВ, массмедиа, а также современные интернет, все эти соцсети и прочее – не плохи «сами по себе» (да ничто и не существует «само по себе», только - в контексте), проблема (с психологической точки зрения) в том, что всё становится, так сказать, гигантским расширением (перефразируем Маклюэна) механизмов психологической защиты.
Не задумываться о действительно важном и значимом для себя, причем даже и вытеснять и подавлять все это уже не нужно, достаточно распылить, рассеять все архиважные для самого себя вопросы, сомнения, тревоги и страхи в безбрежном океане других «интересов» и «забот», сделав всё как-бы эквивалентным и убедив себя в этом. Это ещё называли бегством от себя, «культурной анестезией» и т.д., да назвать можно как угодно.
Трагикомизм этой исторической ситуации можно увидеть в том, что все уникальные достижения научного и технологического прогресса также используются главным образом для бегства от себя, для обмана себя и других. Понятно также, что ещё и для прибыли, для воспроизводства механизмом власти, но и это всё также можно понять как часть грандиозного самообмана.
Что касается неспособности, которой всегда научаются с детства, разбираться в своих мыслях, чувствах, желаниях и вопросах, то она конечно всегда является защитной реакцией на социальный контекст. Думать и чувствовать не то, что от тебя ожидают и предписывают — небезопасно (но об этом нельзя говорить — запрет метакоммуникации). Кроме того, постоянно происходит интернализация...
В принципе, безразличное отношение к содержимому информационных потоков можно также связать с безразличием к самому человеку. То есть, если я безразличен социуму, экономике, рынку, власти, другим людям и т. д., и речь идёт только об эксплуатации меня в качестве, например, рабсилы, то почему бы и мне не быть безразличным ко всему, что я вижу вокруг.
Надо бы еще сказать, и этого нет у Слотердайка, что тут также важна тема неявной агрессии. Ведь безразличие, равнодушие, отстранённость чаще всего являются именно завуалированной агрессией, которую порождают неудовлетворительные отношения. Цинизм, обсеценивание — это тоже форма агрессии.
Но ещё, наверное, важнее — это понимание нелинейного характера отношений.


Из Слотердайка:
С психоисторической точки зре­ния переход к городскому образу жизни и информатизация наших сознаний комплексом mass media — это, пожалуй, тот факт совре­менности, который оказывает самое глубокое и решающее воздей­ствие на нашу жизнь. И только в таком мире современный циничес­кий синдром — вездесущий и всепроникающий диффузный ци­низм — может развиться до степени, которую мы сегодня наблюдаем. Мы считаем совершенно нормальным, что в иллюстрированных журналах, словно в старом «театре мира», видим в непосредствен­ной близости друг от друга все регионы, обнаруживаем сообщения о массовых смертях в странах третьего мира по соседству с рекламой шампанского, репортажи об экологических катастрофах — рядом с объявлением об открытии салона новейшей автомобильной продук­ции. Наши головы натренированы держать в поле зрения энцикло­педически широкую шкалу одинаково безразличных для нас явле­ний причем безразличность отдельной темы происходит не от нее
самой, а от того, что информационный поток mass media поставил ее в один ряд с другими. Без многолетней тренировки, направленной на притупление чувств и на достижение их эластичности, никакое человеческое сознание не сможет совладать с тем, что требует от него простое перелистывание одного-единственного толстого иллю­стрированного журнала; и без интенсивного упражнения никакой человек не вынесет, не рискуя впасть в духовную дезинтеграцию, этого постоянного чередования важного и неважного, этого непре­рывного изменения значимости сообщений, которые сейчас требуют наивысшего внимания, а уже в следующий момент совершенно ут­рачивают актуальность и не представляют ровно никакого интереса.
Если мы попытаемся сказать что-то позитивное об излишке информационных потоков, проходящих через наши головы, то нам придется похвалить в них принцип безграничного эмпиризма и сво­бодного «рынка»; ведь можно зайти настолько далеко, что отвести современным средствам массовой информации ту функцию, в кото­рой они окажутся интимнейшим образом связанными с философи­ей: безбрежный эмпиризм mass media в известной степени имити­рует философию, благодаря тому, что они пытаются обрести соб­ственный взгляд на тотальность бытия, объять своим взглядом все бытие в целом; естественно, это будет не тотальность, схваченная в понятиях, а тотальность, схваченная в эпизодах. В нашем информи­рованном сознании простирается чудовищная, невиданная одновре­менность: здесь едят, там умирают. Здесь пытают, там расстаются важные особы, испытывающие друг к другу возвышенную любовь. Здесь обсуждается проблема второго автомобиля в семье, там — катастрофическая засуха, поразившая всю страну. Здесь речь о при­менении § 7 в инструкции по списанию сумм, там — об экономи­ческих взглядах «чикагских мальчиков». Здесь тысячная толпа не­истовствует на концерте поп-музыки, там покойник несколько лет пролежал не обнаруженным в своей квартире. Здесь вручают Нобе­левские премии за открытия в области химии и физики и Нобелевс­кие премии мира, там оказывается, что только каждый второй знает фамилию президента ФРГ. Здесь успешно проведена операция по разделению сиамских близнецов, там поезд с двумя тысячами пас­сажиров свалился в реку. Здесь у киноактера родилась дочь, там результаты политического эксперимента составляют, по предвари­тельным оценкам, от полумиллиона до двух миллионов (человечес­ких жизней). Such is life *. В качестве новости годится что угодно. Важное, неважное, выдающееся, малозначительное, выражающее главную тенденцию, эпизодическое — все без разбора выстраивает­ся в единообразный ряд, причем единообразие по форме дает, как следствие, равнозначность и равнобезразличность.
...
Неисчерпаемая «емкость» средств массовой информации осно­вана на их стиле «простого арифметического сложения». Поскольку они установили для себя нулевой уровень мысленного проникнове­ния в то, о чем сообщают, они могут давать все и говорить обо всем, и все это опять-таки только по одному разу. У них есть только один-единственный интеллектуальный элемент — союз «и». С помощью этого «и» можно поставить буквально все по соседству со всем. Так возникают цепи и ряды, которых и вообразить себе не мог ни один рационалист и ни один эстет: сберегательные вклады — и — теат­ральные премьеры — и — чемпионаты мира по мотогонкам — и — налогообложение проституток — и — государственные переворо­ты... Mass media могут говорить обо всем, потому что они оконча­тельно отбросили тщеславную затею философии — понять то, о чем говорится. Они охватывают все, поскольку не схватывают и не по­нимают ничего; они заводят речь обо всем и не говорят обо всем ровным счетом- ничего. Кухня mass media ежедневно подает нам густое варево из бесконечно разнообразных ингредиентов, однако оно каждый день одинаково на вкус. Правда, были, видимо, време­на, когда люди, впервые отведав этого варева, еще не испытывали пресыщения им и смотрели, как зачарованные, на безудержный по­ток эмпирии. Так, Франк Тисе мог с наполовину оправданным па­фосом заявить в 1929 году: «Журнализм — это церковь нашего времени» (Thiess F. Das Gesicht unserer Zeit. Briefe an Zeitgenossen. Stuttgart, 1929. S. 62).
Это «и» — мораль журналистов. Они, должно быть, дают про­фессиональную клятву в том, что, сообщая о каком-то одном деле, все как один будут связывать это дело и это сообщение с другими делами и с другими сообщениями только союзом «и». Одно дело — это одно дело, и не более того. Ведь устанавливать связи между «делами» значило бы заниматься идеологией. Отсюда вывод: тот, кто устанавливает связи, вылетает вон. Тот, кто думает, должен вый­ти. Тот, кто считает до трех — фантаст. Эмпиризм mass media тер­пит только изолированные сообщения, и эта изоляция более эффек­тивна, чем любая цензура, поскольку она заботится о том, чтобы связанное друг с другом в реальности никогда не связывалось в го­ловах людей. Журналист — это тот, кто в силу своей профессии должен забыть, как называется число, которое идет после единицы и двойки. Тот, кто еще помнит об этом, вероятно, не демократ — либо циник.
Стоит труда критически рассмотреть это «и». Неужели оно, взятое само по себе, уже каким-то образом «цинично»? Как может быть циничным грамматический союз? Мужчина и женщина; нож и вилка; перец и соль. Какие тут, собственно, могут быть претензии? Попробуем выстроить другие связки: дама и шлюха; возлюби ближ­него своего и застрели его; смерть от голода и завтрак с красной икрой. Здесь «и» оказывается между противоположностями, кото­рые оно связывает наикратчайшим образом и превращает в сосед­ствующие — так, что контрасты становятся просто кричащими.
Но что, спрашивается, может тут поделать «и» и за что оно может нести ответственность? Не оно создало эти противополож­ности, оно всего лишь выступило в роли сводни для неравных пар. И в средствах массовой информации это «и» фактически не делает ничего другого, оно всего-то ставит рядом, устраивает соседства, сводит и подчеркивает контрасты — не больше и не меньше. Это «и» имеет способность образовывать линейные ряды или цепи, от­дельные звенья которых соприкасаются друг с другом только через эту логическую сводню; эта последняя, в свою очередь, ничего не говорит о сущности элементов, которые она выстраивает в ряд. В этом безразличии «и» по отношению к вещам, которые оно ставит рядом друг с другом, заключается зародыш цинического развития. Ведь оно, просто выстраивая в один ряд и устанавливая чисто внешнюю, синтагматическую связь между всем, производит одинаковость, ко­торая несправедлива по отношению к выстраиваемым в один ряд вещам. Поэтому «и» не остается «простым» «и», а имеет тенден­цию к превращению в «равно». С этого момента может начаться расширение цинической тенденции. Ведь если «и», которое может стоять между всем, означает также «равно», то все оказывается равнозначным со всем и одно имеет точно такое же значение, как и другое. Из формальной одинаковости образованного с помощью «и» ряда незаметно возникает равноценность объектов и субъективное безразличие. Таким образом, когда я выхожу утром на улицу, а в руках безмолвного продавца ко мне громко взывают газеты, мне практически приходится выбирать только из особо выделенных жур­налистами безразличностей этого дня. Что я выберу: это убийство или то изнасилование? Это землетрясение или то похищение? Каж­дый день приходится вновь прибегать к естественному праву — к праву не знать о миллионах вещей. О том, чтобы мне пришлось при­бегнуть к нему, пекутся mass media, заботясь одновременно и о том, чтобы миллионы вещей попали мне на глаза и чтобы мне было дос­таточно только взглянуть на заголовки в газете и в моем сознании стало одной безразличностью больше. Как только она попадает в мое сознание, она подвигает меня и к тому, чтобы я с необходимос­тью зафиксировал в своем сознании циническое безразличие к вос­принятому мною как
«новость». Я, будучи гиперинформированным, отмечаю, что живу в мире новостей, в тысячи раз большем, и что по
поводу большинства из них я могу только пожать плечами, посколь­ку мои запасы участия, возмущения или способности мышления весь­ма невелики в сравнении с тем, что предлагает себя моему вниманию и взывает ко мне.
Незаметно мы подошли к тому пункту, в котором можно вос­принять все лучшее из марксистской традиции и продумать его за­ново. Тот, кто говорит об одинаковой форме, одинаковой ценности и одинаковой безразличности, незаметно встает на почву классичес­ких достижений мысли Маркса и уже вовсю размышляет над загад­кой эквивалентных отношений между товарами и между вещами. Может, и здесь есть взаимосвязи и взаимопереходы? Разве Маркс при своем анализе товара не дал блестящего и весьма утонченного в логическом отношении описания того, как равноценность порожда­ет равнобезразличность, выражающуюся в отношении товара и цены? Лучшая предварительная подготовка к изучению «Капитала» разве не состояла бы в том, чтобы ежедневно не по одному часу сидеть перед телевизором, а в остальное время просматривать по нескольку газет и иллюстрированных журналов, непрерывно слушая при этом радио? Ведь можно, в принципе, читать «Капитал» так часто, как хочется, но так и не понять главного, если ты не знаешь этого на собственном опыте и не вобрал это главное в собственную структу­ру мышления и образ восприятия: мы живем в мире, который вовле­кает вещи в неверные сравнения, уравнивая их; в мире, который не­правомерно уравнивает по форме и по ценности (устанавливая псевдо­эквивалентности) всех и каждого, а благодаря этому приходит к духовной дезинтеграции и безразличию; в мире, в котором люди утрачивают способность отличать правильное от ложного, важное от неважного, продуктивное от деструктивного, потому что они при­выкли принимать одно за другое.
Жить с псевдоэквивалентностями, мыслить в псевдоэквивален-тностях: если ты можешь это делать, то ты полноценный гражданин этой цинической цивилизации, а если ты сознаешь это, то ты нашел ту архимедовскую точку опоры, используя которую, можешь крити­чески перевернуть эту цивилизацию. Маркс, занимаясь критикой политической экономии, обозначил эту точку мощным движением мысли, чтобы под новым углом зрения подробно рассмотреть цент­ральное неравенство нашей формы экономики — неравенство меж­ду заработной платой и трудовой стоимостью. Однако простейший путь к пониманию «Капитала» проходит не через чтение «Капита­ла». Нам не надо, вслед за несчастным Альтюссером, говорить: «Читайте „Капитал"». Нам надо говорить: «Читайте „Штерн", чи­тайте „Бильд", читайте „Шпигель", читайте „Бригитту"». По этим изданиям можно значительно более ясно и открыто изучить логику псевдоэквивалентностей. Цинизм в конечной инстанции сводится к аморальному уравниванию различного, и тот, кто не видит цинизма, когда наша пресса между рекламами сортов шампанского сообщает
о пытках в Южной Америке, не воспримет его и в теории прибавоч­ной стоимости, даже если прочтет ее сотню раз.